Преступление и наказание как семантические универсалии и их историческое развитие

Понятия преступления и наказания неразрывно связаны с общечеловеческими понятиями добра и зла, истины и лжи, нормы и аномалии. Следует отметить, что принятие христианства или иной мировой религии, а также цивилизация не являются обязательным условием четкого формирования у народа этических понятий о добре и зле. На самых ранних этапах общественного развития жизнь человека строго регламентирована, и его существование в том или ином коллективе невозможно без соблюдения тех или иных социальных установок, правовых регламентаций. Язык, являясь продуктом общественного сознания, отражал понятия о норме и ее нарушении, о каре, предусмотренной за нарушение нормы, с самого начала своего становления. Отражение данных понятий в языке во многом определяется особенностями культуры, традициями носителей языка, но в то же время не лишено универсальных составляющих. В современном языкознании популярна идея об уникальности каждого языка. Сторонники этой идеи считают, что в каждом языке картина мира создается с помощью идиоэтнических сем, характеризующих специфические для данного языка категории [см.: Шафиков 1998, с. 13]. Через идиоэтнические семы язык выражает те или иные экстралингвистические реалии, отражая особенности отношения представителей разных этносов к окружающему миру. Однако следует признать, что помимо идиоэтнических сем существуют универсальные семы, характеризующие соответствующие универсальные категории, выражаемые во всех языках. В семантике разных языков имеются универсальные черты, отражающие универсальные результаты познавательной деятельности. Вместе с тем С. Ульман подчеркивает статистический характер семантических универсалий: "…семантические универсалии являются всего лишь статистической вероятностью" [Ульман 1970, с. 251]. Следовательно, они не обязательно должны быть представлены в любом языке, но с определенной долей вероятности можно предсказать их наличие Во всех естественных языках лексико-семантические универсалии связаны с языковым значением, которое непосредственно обусловлено процессом мышления. Языковые значения, являясь отражением мыслительной деятельности, всегда беднее ее, ни одно языковое значение никогда полностью не отражает существующие реалии мира, а только стремится к такому отражению. Слова, служащие для выражения понятий, отсутствующих в иной культуре и в ином языке, слова, относящиеся к частным культурным элементам, а также слова, не имеющие однословных эквивалентов в другом языке, называются безэквивалентными [см.: Верещагин, Костомаров 1973, с. 53]. Следует отметить, что в языках вряд ли можно выделить номинанты, в которых все без исключения семы представлены идиоэтническими. Универсальные семы можно выявить и в других словах, традиционно относимых к безэквивалентным. Безэквивалентная лексика является языковым обозначением артефактов как материальной, так и духовной культуры, созданных, то есть маркированных в одном обществе и отсутствующих в других. Безэквивалентная лексика очень тесно связана с историко-культурными реалиями, она закрепляет те образы предметной действительности, те ее фрагменты, которые представляют ценность и интерес в силу причин различного характера (история, климат, религия) только для одного определенного народа, но совершенно безразличны для других. Безэквивалентная лексика отражает культурные и социальные реалии. Разноэквивалентная лексика содержит как универсальные семы, так и идиоэтнические. Присутствие культурного компонента в семантике лексических единиц подтверждает мысль Е.И. Кукушкиной о включении социального опыта в план содержания слова. По ее мнению, "слово связывает восприятие объекта с системой социально детерминированных значений, то есть с содержанием всего социального опыта" [Кукушкина 1984, с. 216]. Поэтому адекватная передача разноэквивалентной лексики на другой язык также требует определенных социальных, исторических и культурных знаний. Важность правовых отношений для любого общества подтверждается тем, что правовая терминология (включая терминологию, относящуюся к преступлению и наказанию), наряду с терминологией кровного родства, терминологией, обозначающей домашних животных, растения, части тела, т.е. номинантами наиболее важных для существования коллектива предметов окружающего мира, присутствует уже в индоевропейском языке. Индоевропейский корень *ieuo-, обозначал понятие "ритуальное правило" или "норма". Впоследствии в латыни этот корень образовал слово juris – "система правил", "право". Индоевропейский корень *t'eik[h] имел значение "предначертание", "направление", "закон". Слово с этим корнем в значении "судья" сохранился в латыни – judex, в современном немецком в Zeichen – "знак", в английском языке в слове teach – "учить". Индоевропейский корень *leik'-, обозначающий такие правовые понятия как "связывать", "давать", "класться", "связывать себя обязательством", образовал такие латинские слова как ligo – "связываю", "соединяю", obligatio – "долг", alligo – "привязываю", "закрепляю", "обязую" (lex alligat – "закон обязывает", caput suum alligare – "поручиться своей головой"). Индоевропейский корень *mHr-/n-(t[h]-) – "рука", "власть", "править" присутствует в древнеисландском: mund – "рука", "брачный выкуп за невесту и приобретенная мужем по выкупу власть опекуна", а также в древнеанглийском: mund – "рука", "защита", "охрана". Индоевропейский корень *serk[h] – "возмещать причиненный убыток", "искупать вину перед богом" образует латинское слово sarcio – "возмещаю (ущерб)", noxiam sarcire – "возместить ущерб" [см.: Гамкрелидзе, Иванов, 1998. Ч. II. 1, с. 805-807]. Кроме корня *serk[h] в значении "возмещения" и "платы" использовался также и корень *k[h]o]e/oi-(na-), который помимо указанных значений имел значения "наказывать" и "мстить". Наличие данного корня свидетельствует о существовании кровной мести у индоевропейцев, которая рассматривалась ими как своего рода "плата за кровь", аналогичная возмещению за убыток. Сопоставление двух вышеуказанных корней позволяет сделать вывод о недифференцированности понятий "платы" и "возмещения" в ритуально-правовом смысле. В индоевропейской культуре кровная месть считалась таким же возмещением как и плата за убийство [см.: Гамкрелидзе, Иванов, 1998. Ч. II. 1, с. 809]. Авторы реконструировали целые обороты-формулы ритуально-правового характера, которые выражаются не специальными лексемами с ритуально-правовой семантикой, ранее указанными, а производными от корней общего значения, например *s[o]nt[h]- (партиципиальная форма от *es- быть) – "истинный", "совершенный", который стал использоваться в значении "виновный". В древнеанглийском от него образовано слово synn – "грех" (современный английский – sin). Индоевропейский корень *d[h]eH-m- (производное от *d[h]eH- "ставить", "класть") использовался в значении "древний закон", "обычай". В древнеанглийском данный корень содержится в слове dom – "приговор", "суд" (в современном английском – doom). Еще одним корнем, имевшим общеязыковую семантику, который стал использоваться как ритуально-правовой термин, является корень *ar(t[h]o-) – "подходить". В ритуально-правовом смысле он стал означать "соответствовать установлению", "по закону" [см.: Гамкрелидзе, Иванов, 1998. Ч. II. 1, с. 810]. Помимо корней, объединенных ритуально-правовой семантикой, авторы указывают на общеиндоевропейские корни, пришедшие в правовую терминологию из социально-экономической сферы и сферы брачных отношений, которые больше, чем с правовой, связаны с бытовой сферой. К ним относится прежде всего корень *(s)t[h]aHi- – "воровать", "утаивать" (в древнеславянском tati – "тать", "вор"), а также корень *Hued[h] – "вести, уводить невесту силой", позже изменивший свое значение на "обменное бракосочетание". В древнеанглийском данный корень прослеживался в правовых терминах weotomo, wituma, wetma – "цена, плата за невесту", которые стали обозначать наказание, используемое в качестве замены кровной мести [см.: Гамкрелидзе, Иванов, 1998. Ч. II. 1, с. 748, 757]. Из перечня общеиндоевропейских семантем, приводимых Т.В. Гамкрелидзе и Вяч.Вс. Ивановым [см.: Гамкрелидзе, Иванов, 1998. Ч. II. 2, с. 1128-1136] можно выделить следующие тематические группы првовой сферы: 1) семантемы обрядово-правового характера: 'установление, 'ритуальное правило' ('норма'), 'предначертание' ('закон'), 'связывать' ('связывать обязательством'), 'ставить, класть' ('править'), 'ритуальное убийство', 'соответствовать установлению по закону'; 2) семантемы выражаемые наименованиями наказаний: 'мщение', наказывать', плата', 'возмещать', 'преследовать'; 3) семантемы преступлений: 'душить', 'насиловать', 'убивать', 'воровать', 'похищать невесту'; 4) семантемы, связанные с экономико-правовыми понятиями: 'доля', 'имущество', 'движимое имущество'; 5) семантемы, выражаемые наименованиями виновных лиц: 'виновный', 'враг'. Наличие приведенных выше семантем в индоевропейском языке обусловило состав семантических правовых универсалий в разных языках, в том числе и в английском. Поведение человека во многом детерминировано его знаниями об окружающем мире, традициями (в том числе и правовыми), культурой социума, в котором он находится. Тем самым каждый индивид является носителем определенных правовых понятий, что позволяет ему, в большинстве случаев, осознавать законность или противоправность своих действий. Традиционная народная культура, корни которой всегда уходят в дохристианскую эпоху, характеризующуюся мифологичностью общественного сознания, предполагает высокую степень регламентации всего жизненного уклада: строго регламентированы работа, отношения полов, семейные и социальные роли, пространство, время, еда, речевое поведение и т.д. [см.: Толстая 2000, c. 373]. Для первобытных обществ основанием поведения служит традиция отцов и дедов, воспроизводимая многими поколениями. В человеке доисторического прошлого индивидуальное "я" еще не развито. Он – продукт "мы-сознания". Как следствие жестокие наказания, человеческие жертвоприношения не ужасают доисторического человека – носителя мифологического сознания. Нарушитель установленных в коллективе норм, автоматически превращается в не-человека и снисхождения не заслуживает. В дальнейшем индивид все больше и больше ощущает себя не как единицу своего коллектива, а как уникальную и неповторимую личность. Это сопровождается желанием совершить некий поступок, который позволил бы заявить о себе в своем коллективе. "Выход человеческого рода из естественного, докультурного состояния связан с обманами богов, с нарушениями утвержденных ими запретов, то есть с проступками и преступлениями, предполагающими расплату в виде наказаний и последующих страданий" [Бачинин 2001, с. 64]. Из патриархального "мы" выделяется сильное "я". О наступлении этого нового периода в жизни человечества свидетельствует, например, появление в древнегреческой мифологии таких мифологем, как Прометей и Икар, а в ветхозаветной мифологии древних евреев – Адам и Ева, Каин и Авель. "Возникает ранее немыслимая ситуация: чем категоричнее существующий запрет, тем сильнее у отдельных индивидуумов соблазн, искушение нарушить его" [Бачинин 2001, с. 65]. В этот период появились первые города и цивилизация. Исчезла всеобщая гармония. Человек больше не ощущал себя в безопасности, так как господствовало право сильного. Возникла преступность, но еще не были выработаны методы защиты от произвола индивида по отношению к другому индивиду. "Одним из важнейших плодов коллективного разума становится создаваемый механизм правовой регуляции человеческих отношений" [Бачинин 2001, с. 60]. Мифологическое восприятие мира, выраженное сегодня, главным образом, в системе народных регламентаций, до сих пор оказывает влияние на право. В праве отражена нормативность мифологии. Одна из целей наказания – устрашение – также происходит от мифа. Христианская мораль и право, регулирующее главным образом отношения собственности и охраняющее право человека на жизнь и соответственно карающее за преступления против собственности и убийства, нанесение телесного ущерба и т.п. представляют собой нормативные системы с более жесткой формой, чем народная система регламентаций. Каждая из этих нормативных систем исходит из своего особого представления о норме, о нарушении нормы, в каждой есть свой особый этический концепт греха, свое понятие о наказании за преступление и об искуплении греха. Народная система регламентаций менее эксплицитна, чем христианские правила, но она охватывает наиболее широкий круг реальных жизненных ситуаций, включая и те, которые кодифицированы в христианских заповедях и представлениях о грехе, а также в законодательстве. Далее мы рассмотрим трактовку понятий "преступление" и "наказание" в концепциях ряда конкретных философов. Софисты (V-IV вв. до н.э.) первыми из древнегреческих философов четко выразили свое отношение к проблеме преступления и наказания. Философия софистов характеризуется крайним антропоцентризмом. Так, например, Протагор определил человека как меру всех вещей. Критий одним из первых решился на "богоубийство", заявив, что боги – выдумка людей. Таким образом, он отвергает религию, которая считается одной из важнейших моральных основ человека, удерживающих его от преступлений. Человек, являясь мерой всех вещей, имеет право сам решать, что ему делать, а что – нет. Протагор справедливо заявляет, что одну и ту же вещь можно оценивать по-разному в зависимости от того, какие ее качества и свойства принимаются во внимание. Отсюда он делает вывод, что объективной истины не существует. Любая истина в то же время – ложь. Софиты могли оправдать любое преступление. Достаточно лишь сослаться на неодолимую силу внешних обстоятельств, исключить из поля зрения проблему личной мотивации. Безусловно, идея об отсутствии преступлений неприемлема ни для одного общества, однако можно сказать, что она представляет собой доведенную до абсурда идею об относительности преступлений. В разных обществах придерживаются разных ценностей и то, что в одном обществе считается преступлением, в другом расценивается как достойный поступок. В некоторых племенах дикарей существует обычай оставлять стариков на смерть в лесу. С позиций европейской морали это, безусловно, жестоко, но с точки зрения дикарей, более жестоко содействовать продолжению жизни старика, лишившегося способности обслуживать себя. Смещение ценностей объясняется различиями в условиях жизни европейского и примитивного обществ. Однако и в обществах, находящихся на примерно одинаковой ступени развития, часто наблюдаются различия в ценностной системе. Они объясняются не только культурными различиями жизни народов, но и общими психологическими установками, которые влияют на восприятие событий индивидами. Противоправное действие представляет собой "нарушение деятелем ранга ценностей" [Лосский 1991, с. 92]. Преступление может быть исключительно психическим явлением, и класс преступных явлений есть класс специфических психических процессов, переживаемых тем или иным индивидом. Определить признаки преступления – это значит отметить характерные черты специфического класса психических переживаний. При определении преступления и преступных деяний можно стоять только на точке зрения того или иного индивида. Тот или иной акт может быть преступлением лишь с чьей-нибудь точки зрения, то есть индивида, или группы индивидов. Для них преступными будут те акты, действительные или воображаемые, не имеющие внепсихического бытия (акты духов, ведьм, чертей, ангелов и т.д.), которые воспринимаются как преступные, так как вызывают соответствующие переживания [см.: Сорокин 1999, с. 112-115]. При подобном подходе к понятию преступления не дифференцируются явления социального характера и религиозный грех. Подобная дифференциация действительно отсутствовала на ранних этапах общественного развития. В обществах развитых сложившиеся нравственные нормы становятся базой для законодательства, которое уже не охватывает нарушение религиозных предписаний. В этой связи наблюдается тенденция постепенного падения кар в области религиозного карательного давления [см.: Сорокин 1999, с. 267]. Речь идет не только об ожидаемой каре со стороны существ потустороннего мира за неуважительное к себе отношение, но и о наказаниях со стороны общества за нарушение религиозных норм. Сократ (469/470-399 гг. до н.э.) был убежден, что люди не обладают врожденной способностью ко злу, а творят его по неведению. Знание – путь к добродетели. Невежество – к порокам и преступлениям. Для Сократа преступник – это "человек пребывающий в состоянии непонимания глубинных первооснов бытия, погруженный во тьму незнания" [Бачинин 2001, с. 113]. Человек просвещенный не может не осознавать, что нарушение установленных в обществе законов ведет к ослаблению государства, вредит его гражданам и, в конечном итоге, самому преступнику. Совершив преступление по неведению, добродетельный человек с готовностью принимает наказание, налагаемое государством. Вольтер (1694-1778) и Ж.Ж. Руссо (1712-1778), следуя за Сократом, также полагали, что человек по природе добр и к преступлениям не склонен. Его портит цивилизация. Достаточно лишь обеспечить человеку должное воспитание, и он никогда не совершит ничего противоправного. Многое восприняв от древнегреческой философии, но в то же время являясь носителем христианской морали, Вольтер говорит о невозможности отвечать преступлением на преступление. Ученик Сократа Платон (427-347 гг. до н.э.) не разделял утопических идей своего учителя по поводу склонности человека к добру и придерживался противоположного мнения, считая, что люди по природе своей слабы и порочны. Поэтому государству необходимы законы, удерживающие человека от преступных намерений. Они должны предостерегать против возможных преступлений и грозить суровыми карами тем, кто вздумает их нарушать [см.: Бачинин 2001, с. 128]. Наказание не имеет целью причинение зла. Его задача – исправление виновного. Наказание должно быть неотвратимо. Платон говорит о различных видах наказаний – денежная пеня, тюремное заключение, палочные удары, смертная казнь. Не разделяя религиозный грех и противоправное действие, Платон считает, что самого сурового наказания заслуживают совершившие преступления против богов – смертной казни. Далее по тяжести следуют преступления против существующего государственного строя (заговоры, восстания насилие, отказ защищать отечество). Наказание – смертная казнь. Говоря об убийствах, Платон подразделяет их на невольные и насильственные. Если убийство совершено во время спортивных игр или военных упражнений, то виновный не несет уголовного наказания, а лишь проходит через обряд религиозного очищения. Самое тяжкое намеренное убийство – убийство кровного родственника, а также убийство в гневе. Если кто-то в гневе убивает одного из родителей, это рассматривается как одно из наиболее тяжких преступлений. "Он заслуживает многократной смертной казни, если бы это только было возможно" [Бачинин 2001, с. 130]. Гнев, ярость и страсть – мотив самых тяжких преступлений. Признавая неодолимость этой силы для многих людей, Платон допускает сравнительно мягкие наказания за преступления, совершенные в состоянии аффекта. Аристотель (384-322 гг. до н.э.) также считал покушение на государственное устройство одним из самых тяжких преступлений. Воспитание гражданина, по его мнению, должно, в первую очередь, быть направлено на развитие в нем уважения к государству и его законам. Философ оперирует терминами правосудность и неправосудность. Правосудностью Аристотель именует законопослушание, справедливость, а неправосудностью – несправедливость, своекорыстность, склонность преступать черту закона. Государство обладает правом наказывать за неправосудность, так как каждый человек является носителем свободной воли и может контролировать свои поступки. В то же время человек не идеален и мотивы личной выгоды часто берут в нем верх. Таким образом, полное исключение неправосудных деяний в государстве невозможно [см.: Аристотель, 1984 !!!]. Н. Макиавелли (1469-1527) также указывает на наличие в человеке свободной воли и природной склонности к проступкам. Защитой от своеволия являются нормы и ценности, контролируемые религией, нравственностью и правом. Он указывает на то, что христианские призывы к смирению и активная деятельность свободного человека несовместимы. Философ наделяет политиков, ответственных за благополучие государства, исключительным правом отречься от моральных норм и поступать так, как диктует государственная необходимость. Таким образом, любое преступление, совершенное политиком и принесшее благо государству не является таковым. Макиавелли пытается совместить несовместимое – имморализм и общественное благо [см.: Макиавелли 1990 !!!]. Т. Гоббс (1588-1679) указывает на три источника преступлений: 1) недостаток понимания или незнание (незнание закона, незнание приказа суверена, незнание о существовании наказания за данное деяние), которое не может служить оправданием; 2) ошибочное рассуждение или мнение; 3) неожиданное проявление силы аффектов и страстей [см.: Бачинин 2001, с. 177]. Все совершенные людьми преступления различаются по характеру причин, по способности оказывать заразительное воздействие на других людей, по опасности порождаемых ими последствий, по особенностям места и времени совершения, а также лиц, совершивших их. Все факторы необходимо учитывать при назначении наказания преступнику. Тот, кто выказывает открытое презрение к закону, заслуживает большего наказания, чем те, кому это несвойственно. Тот, чье преступление явилось следствием ложной убежденности в законности совершаемых действий, заслуживает более снисходительного отношения со стороны судей, чем тот, кто действовал с явным сознанием противоправности совершенного им. Те, чьи правонарушения проистекали из слепого доверия авторитету, заслуживают более мягких наказаний, чем те, кто действовал, руководствуясь лишь собственными мнениями. Для преступлений, рожденных внезапными взрывами страсти, смягчающим обстоятельством служит общее несовершенство человеческой природы. И напротив, заранее обдуманное намерение совершить противоправное действие усугубляет вину преступника. При совершении преступления пострадавшей стороной может выступать либо частное лицо, либо государство. Там, где обвинение возбуждается от имени частного лица, преступление именуется частным. Когда же обвинение возбуждено от имени государства, преступление квалифицируется как уголовное. Наказание за совершение уголовного преступления, причиняемое виновному государственной властью, является злом, но это зло вынужденное, причиняемое с одной лишь целью – расположить человеческую волю к повиновению и законопослушанию. По мнению Дж. Локка (1632-1704), способность к законопослушанию человек приобретает в обществе посредством накопления социального опыта. Как и многие другие, он говорит о необходимости воспитания и социализации. Воспитывая человека, следует ставить его в известность о том, что существуют пороки, преступления. Так он будет менее им подвержен. В то же время нет законопослушания без веры в Бога. Религиозная мораль – основной удерживающий от противоправных действий фактор. Настоящий переворот в восприятии преступления и наказания произвел итальянский философ XVIII века Ч. Беккариа. До Беккариа юристы Франции и Италии требовали "бороться с властью дьявола, жестоко карать все виды ереси, богохульств, святотатств, активно использовать пытки и широко практиковать смертную казнь" [Бачинин 2001, с. 182]. "Пенитенциарная система в европейских государствах времен Беккариа отличалась непомерной суровостью. Крайне бесчеловечное содержание заключенных считалось нормой. Их подвергали изощренным пыткам и зверским наказаниям. В период, когда Беккариа писал свою книгу, в Милане бывали дни, в течение которых приводилось в исполнение до шести смертных приговоров путем обезглавливания, повешения, колесования или "гуманным" способом "без пролития крови", то есть сжиганием заживо на костре. Это была эпоха, когда наказания осуществлялись даже не по принципу архаического талиона, а по еще более жестокой логике: наказание значительно превышало степень вины" [Бачинин 2001, с. 182]. Применение насилия и жестокости по отношению к преступникам оправдывали и некоторые философы. Например, Д. Дидро (1713-1784) полагал, что "пытки оправданы по отношению к разбойникам, убийцам, если нет иных способов узнать правду о преступлении и его соучастниках. Мучения злодея, по его мнению, не идут ни в какое сравнение со страданиями невинных жертв преступления, а также тех, кто может пострадать в будущем от рук преступника, если не принять соответствующих мер" [Бачинин 2001, с. 182]. По мысли Беккариа любое наказание без крайней необходимости – насилие. Всякое проявление власти человека над человеком без крайней необходимости – тирания. Государство не может добиться исправления преступника, не обращаясь к его совести. "Нельзя надеяться на существенное улучшение морали, если политика, проводимая в нравственной сфере, не опирается на вечные чувства, присущие человеческой природе. И любой закон, идущий вразрез с этими чувствами, неизбежно столкнется с противодействием, которое, в конце концов, окажется сильнее, подобно тому, как меньшая, но постоянно действующая сила в теле одолевает мощный, но сообщенный ему извне единичный импульс" [Беккариа 2000, с. 70]. Однако Беккариа понимал, что обращение к лучшим человеческим чувствам не всегда приводит к желаемому результату. Наказания необходимы, но мера наказания за каждое преступление устанавливается законом, и никто из судей не вправе превысить ее. Законодатели при этом должны руководствоваться принципом: чем значимее и важнее для государства нарушенное благо, тем суровее должно быть наказание. Цели же наказаний заключаются в том, чтобы, во-первых, воспрепятствовать повторным преступлениям виновного, а во-вторых, удерживать других от аналогичных преступлений при посредстве наглядности неотвратимости воздаяния. Вместе с тем никто не может быть назван преступником, пока не вынесен обвинительный приговор суда. Беккариа одним из первых заговорил о непременной соразмерности наказания преступлению, необходимости неотвратимости наказания, и о том, что суровая кара ожесточает. Он также настаивал на том, что позитивное право ни в коем случае не должно касаться религиозного греха. За него должен наказывать только Бог, так как "… тяжесть греха зависит от непознаваемой порчи, затаившейся в сердце. Суть ее не может быть постигнута смертными без Божественного откровения " [Беккариа 2000, с. 90]. Ш. Л. Монтескье (1689-1755), размышляя о природе преступности, пришел к выводу, что она имеет в равной степени естественные и социальные причины. Позитивные и естественные законы довлеют над человеком вместе. По мнению И. Канта (1724-1804), человек соблюдает законы из-за страха наказания. Г. Спенсер (1820-1903) также считал страх одним из двух основных элементов регулятивной системы жизнеобеспечения. Страх перед живыми заставляет соблюдать правовые нормы, а страх перед мертвыми – религиозные. Вторым основным элементом вышеупомянутой системы являются обычаи, обряды и ритуалы. Кант вводит понятие императива. Императив есть правило, содержащее объективное принуждение к поступку определенного вида [Бачинин 2001, с. 196]. Гипотетический императив представляет собой требование, соблюдение которого является необходимым условием для достижения поставленной цели. Например, если торговец хочет иметь хорошую торговлю, он должен быть честен. Честность в этом случае не самоцель. Категорический императив гласит, что к человеку нельзя относится как к средству, следует уважать в нем подобие Бога. Г.В.Ф. Гегель (1770-1831) ввел термин "неправо". Существует три вида неправа: Первый вид касается субъектов с наивным, неразвитым правосознанием совершающих противоправные действия, не зная об этом. Наказывать их не стоит. Данное положение Гегеля нисколько не противоречит известному тезису о том, что незнание закона не освобождает от ответственности. Речь идет о невменяемых лицах, которые не могут быть признаны виновными. Второй вид неправа представляет собой обман, когда противоправные действия выдаются за законные (свойственно властителям). Третий вид неправа, преступление – открытое и вполне осознаваемое субъектом неправо [см.: Гегель 1990, с. 279-323]. Г. Тард (1843–1904) размышлял о природе преступления, рассматривая его не как индивидуальный, а как групповой поступок. Он изучал особенности поведения толпы. Тард определял толпу как аморфную общность, самопроизвольно возникающую под влиянием внешних, часто случайных факторов и в течение некоторого времени выступающую в качестве целостности, охваченной единым психологическим настроем. В поведении толпы велика роль бессознательного. В толпе слабеет самоконтроль человека. Склонность к деструктивизму – следствие анонимности каждого отдельного индивида в толпе. Анонимность дает чувство свободы от ответственности за свои действия. В условиях социальных кризисов толпа совершает погромы, поджоги, грабежи и т.п [см.: Бачинин 2001, с. 224]. Большинство философов рассматривают преступление как несомненное, хотя и неизбежное зло. Иной точки зрения придерживался Э. Дюркгейм (1858–1917). Он утверждал, что для успешного развития цивилизации необходимо существование некоторого пространства свободы, в том числе и для отклонений в направлении отрицания идеалов и норм. Преступность – источник дезинтеграции социальной системы. Она препятствует ее закоснению. Преступность – следствие тех или иных социальных проблем, и она подталкивает общество к поискам путей их решения, к развитию. С развитием общества некоторые преступления даже могут не считаться таковыми, то есть происходит изменение нравственных норм. Дюркгейм предлагает вообразить идеальное общество. Его идиллическая жизнь не смогла бы длиться долго, так как незначительные проступки в этом обществе вызывали бы такое же негодование, какое в обычно обществе вызывают преступления. Следовательно, и наказания за проступки были бы столь же суровы как за преступления. Преступность, уровень которой не переходит определенного порога допустимости – нормальное общественное явление. Преступление в неразвитых обществах выступает, прежде всего, как вызов общности, традициям и неписаным законам. Преступление воспринимается как оскорбление коллективных чувств. Реакции такого рода объясняются тем, что в архаическом социуме в представлениях и ценностях присутствует сильно выраженный религиозный элемент. Посягательство на высшие сферы влечет суровое наказание. В цивилизованных государствах преступления чаще всего выглядят как попирание естественных прав частных лиц, отдельных индивидов. Преступление уже не выглядит как посягательство на сакральную сферу и не вызывает столь эмоциональной бурной реакции. Как следствие снижается интенсивность наказаний. Владимир Соловьев (1853–1900), будучи неоплатоником, не сомневался, что мир лежит во зле. Каждый стремится к удовлетворению своих интересов, часто попирая мораль. Преступники заслуживают наказания соразмерного их вине. Наказание оправдано, так как дает человеку возможность одуматься. Некоторые преступники достойны жалости. Но Соловьев не призывает к всепрощению, а говорит о недопустимости физических мучений. Не каждый преступник способен к исправлению. Поэтому нельзя обойтись одними нравственными увещеваниями, и наказания неизбежны. Из криминологических теорий, возникших в XX веке, можно упомянуть следующие: так называемая радикальная криминология (radical criminology), возникшая в 1973 году (Тейлор и др.), основывается на теории Маркса. Ни одно деяние само по себе не является аморальным или преступным. Все дефиниции понятия "преступление" социально детерминированы. Уголовное право стремится удовлетворить требованиям богатых и находящихся у власти людей. Бедняки идут на преступления для того, чтобы получить нечто доступное богатым. Богатые совершают преступления, чтобы стать еще богаче. Поскольку правовая система устроена в пользу богатых, маловероятно, что они подвергнуться наказанию. Предполагается, что снизить уровень преступности возможно посредством перераспределения материальных ценностей. Тогда преступность можно будет считать следствием индивидуальной психопатологии. Согласно теории "ярлыков" (labelling theory), так же, как и согласно теории радикальной криминологии, преступность корениться в особенностях социума. Те, кто облечен властью, навешивают ярлыки на тех, кто ею не обладает (например, судьи, родители, полицейские, учителя и т.д.). Поведение личности не оценивается с точки зрения "верно" или "неверно", а скорее как соответствующее или несоответствующее установленным нормам. Причем ярлыки навешиваются не только на преступников, но и на другие социальные группы (алкоголики, душевнобольные, люди с нестандартным поведением и т.д.). У этого явления может быть два последствия – дурная репутация и искажение своего "я". Дурная репутация преступника ведет к неприятию его обществом. К нему относятся с подозрением, не позволяют занимать определенные должности и т.п. Все это приводит к искажению "я" преступника. Ярлык требует от человека исполнения определенной роли, и он меняет свою жизнь в соответствии с ярлыком, совершая повторные, иногда более тяжкие преступления. Любое вмешательство, например, наказание или альтернативное воздействие, усиливает стремление совершать преступления. Вместе с тем, теория "ярлыков" не объясняет, почему люди впервые встают на преступный путь, когда "ярлыка" преступника еще нет. К теории "ярлыков" можно подвести идею о том, что потенциальные преступники обладают определенными чертами характера. Например, в современном Китае в школах существует практика уведомлять полицию об учениках, предположительно способных совершить преступление. Конституциональные теории (constitutional theories) исходят из того, что потенциальные преступники имеют характерные внешние черты. В 1876 году Ломброзо высказал предположение о том, что преступники – это определенный тип людей, среднее звено между современными и древними людьми. Он считал, что форма головы и лица определяет "прирожденного преступника". В 1913 году Горинг исследовал три тысячи английских заключенных и пришел к выводу, что у них есть только одна ярко выраженная общая черта – низкий уровень интеллекта. В то время общее мнение состояло в том, что интеллект передается по наследству, поэтому склонность к совершению преступлений стали считать генетически предопределенной. Согласно этой точке зрения социальный фактор не принимается во внимание. От подобных воззрений остается один шаг до принудительной стерилизации людей, признанных аморальными или умственно неполноценными. Подобное практиковалось не только в нацистской Германии, но и в Швеции, Британии и США (Роуз и др.). В настоящее время выводы Ломброзо подвергаются критике. Скорее всего, бедность и лишения приводят к определенным физическим дефектам, и они не предопределены генетически. Считается, что в тюрьмах много людей с неприятным внешним видом. Скорее всего, это просто стереотип. Общество отталкивает непривлекательных индивидов, возможно, это толкает их на преступления. В США были проведены исследования, показавшие, что заключенные, которым была сделана пластическая операция, менее склонны к совершению преступлений после освобождения (Курцберг и др.). Но выводы Ломброзо нельзя считать абсолютно несостоятельными. Ни один серьезный генетик не скажет, что не существует гена, предопределяющего склонность к преступлениям, как он не скажет, что не существует гена, предопределяющего цвет глаз. Начиная с 70-х годов XX века, был проведен ряд исследований однояйцовых близнецов, воспитанных порознь, усыновленных детей, чьи биологические родители были преступниками. Результаты исследований свидетельствуют в пользу "гена преступности". Вместе с тем, проводились исследования, подтвердившие влияние социальной среды на развитие преступных наклонностей [Theories of Crime // www.garysturt.free-online.co.uk/crime/theocrim.htm#classic]. Итак, понятия преступления и наказания выражены во всех языках и являются семантическими универсалиями. Универсальность правовых понятий преступления и наказания проявляется, в частности, в том, что изначально религиозный грех и преступление не дифференцировались, религиозные воззрения свойственны любому обществу и связь религии и права проявляется в настоящее время. Правовая терминология, относящаяся к преступлению и наказанию, присутствует уже в индоевропейском языке. Проблемами преступления и наказания интересовались ведущие философы разных народов и времен, что также подтверждает универсальность соответствующих понятий.