Культурологический ракурс становления концепта

Если мы представим человеческое поведение как результат взаимодейст¬вия множества «Я»-уровней в структуре личности, то заметим, что культурное «Я» презентирует человеку самого себя как типичного представителя рода чело¬веческого, как носителя и продолжателя традиций, обеспечивающих преемст¬венность поколений. На этом уровне осуществляется воздействие на субъекта данной культурологической общности всем контекстом данной культуры, кар¬тины мира как результата духовной деятельности всех поколений этноса нации. Этим аргументируется наше решение обратиться к культурологическому контекс¬ту, породившему ложь и обман, а также служащему основой понимания их сущности. Замечание о том, что в когнитивной лингвистике научные исследо¬вания не могут игнорировать приобретенный культурный фон носителей языка (Полюжин, 1998: 138), подтверждает необходимость обращения к культурологи¬ческому ракурсу становления концепта обмана. Кроме того, как нами уже упо¬миналось в 1 главе, концептологическое изучение объекта предполагает исследо¬вание последнего во всей совокупности знаний о нем в данном языковом кол¬лективе. В настоящем параграфе мы попытаемся сделать шаг в этом направле¬нии. Ложь поселяется на земле с тех самых пор, как человек осваивает вторую сигнальную систему, овладевает членораздельной речью. «...ложь появилась вместе с человеком и неотделима от него» (Щербатых, 1997: 11-12). Сложность и неоднозначность феноменов лжи и обмана прослеживается на протяжении всей истории человечества. С одной стороны, ложь и обман в традиционной морально-этической оппозиции, в контексте извечного противо¬поставления добра и зла, осуждаемы и порицаемы. Об этической ориентации, воздействующей на нравственную историю человечества, свидетельствует кате¬горическая направленность запретов, библейских заповедей. Источником нега¬тивной коннотации лжи и обмана в русской культуре является, в первую оче¬редь, отождествление их с грехом и соответствующим наказанием: «Ибо откры¬вается гнев Божий с неба на всякое нечестие и неправду человеков, подавляю¬щих истину неправдою» (Рим. 1, 17-18). Солгавший человек отступает от своей божественной и человеческой сути. Греховность обмана фиксируется и много¬численными русскими народными пословицами, наследующими традиции биб¬лейских заповедей, к примеру: «Всяк неправда грех», «Неправдою жить, Бога прогневить», «Кто неправдою живет, того Бог убьет» и многие другие. Превос¬ходство правды над обманом проповедуется и английскими пословицами, на¬пример, «Better suffer the truth than prosper by falsehood», «Cheats never prosper» и другие. Восприятие лжи и обмана как греха находит свое отражение и в текс¬тах художественной прозы обоих языков, фиксируя тем самым обыденные предс¬тавления носителей языка: ... человек может быть обаятельным, даже каким-то особенно трогатель¬ным, прямо на ощупь, и грешить, грешить ужасно при этом. Вы не поду¬майте, - не пирожки таскать из буфета, а грех настоящий: ложь, - Даша отвернулась ... (Толстой). I said: « If you’re lying to the old man, God’ll punish you» (Hammet) Во-вторых, поскольку первоначальными элементами мифологии являлись отношения в виде простейших семантических оппозиций типа пространственной ориентации - правый/левый, то любопытно в этой связи проследить, почему не¬правда, кривда, ложь ассоциировалась в народном, наивном сознании с левой стороной, за которой сокрыто зло, дьявол. Замена языческой символики христианскими представлениями приводит к этимологической десемантизации (или транссемантизации в терминологии Н.И.Толстого, 1987: 179), т.е. изменению значения. Так, деэтимологизировался языческий символ правой руки как агрессивной и угрожающей, а левой руки как священной под влиянием христианских представлений о правом как «праведном». Как показывает С.Г.Проскурин, в конце древнеанглийского пе¬риода намечается семантический переход «правильный, праведный» ( др.-англ. ryht) > правая рука/сторона (Проскурин, 1990:40). За германскими формами: др.-англ. riht, ryht; др.-в.-нем. reht закрепляются значения ‘прямой’, ‘правильный’. Прослеживается аналогия в изменении наименования левой руки: первоначаль¬ное winestra ‘защищающая’ (семантически мотивируется родство с др.-англ. су¬ществительным wine ‘друг’, ‘защитник’) вытесняется эпитетом wyrsan ‘худшая’, др.-англ. lyft ‘слабый’. Наблюдая древнегерманскую лингвокультурную тради¬цию изменения значений ‘правый-левый’, С.Г.Проскурин выявляет связь значе¬ния ‘левый’ со значениями: ‘непочетный’, ‘негативный’, ‘неблагоприятный’, ‘дурной’ (Проскурин, 1990: 37 - 49). Значение правой и левой сторон при гадании представлено в латинском двумя системами: прямой и инверсионной (авгуровской). Так, лат. laevus в пря¬мой системе, помимо значения ‘левый’ имеет и значение ‘зловещий’, в то время как в системе авгуров оно обозначает ‘благоприятный’, поскольку авгур ориен¬тировался на юг и его левая рука оказывалась с восточной (благоприятной) сто¬роны. Лат. pravus, которое, судя по суффиксации, составляло пару к laevus ‘левый’, могло получить значение ‘зловещий’ в инверсионной системе, в резуль¬тате чего изменилось на противоположное также и прямое значение: pravus - ‘правый, зловещий’ > в прямой системе - pravus ‘прямой, благоприятный’ - laevus ‘левый, кривой, зловещий’, что соответствует прасл. *prav - levъ как фор¬мально, так и семантически (Schrader, 1929: 226-227). Подобная «этимологическая десемантизация» в славянских языках отрази¬лась в словах, образованных на семантической основе противопоставления «хороший-плохой». «Таковыми являются славянские pravъ - исконно ‘прямой’, ‘справедливый’, ‘добрый’, ‘хороший’, а затем ‘правый’; кrivъ исконно ‘кривой’, ‘плохой’ (ср. кривда), затем ‘левый’ и др.» (Толстой, 1987: 179). Таким образом, с общей христианской символикой связываются представ¬ления о том, что справа от человека располагается невидимый ангел, а слева - черт. Праславянское «чъерт» - перешедший черту, возможно, нарушивший не только географические, но, неизбежно, и нравственные границы. В этой связи уместно вспомнить, что в Апокалипсисе дьявол назван отцом лжи, «обольщающим всю вселенную» (Отк. 12, 90). Так, универсальная оппозиция «правый-левый», олицетворяющая гармоничное взаимодействие двух противо¬борствующих начал, которые в разных парадигмах выступают то как добро-зло, свет-тьма, ян-инь, белое-черное, Бог-дьявол, правда-ложь и многие другие, реа¬лизуется в многочисленных приметах, поверьях и суевериях народа, отсюда за понятием Левизна, означавшем в старом языке неправду [ТСД], закрепляется в языке метафора зла. У славян, к примеру, перводревние божества - Белбог (хранитель добра и удачи) и Чернобог (властитель подземного мира, представи¬тель тьмы) жестко отождествимы с полюсами дихотомии «добро» -«зло». Таким образом, архаическая модель мира, Вселенная мыслилась древним сознанием как система пар сбалансированных противоположностей, бинарных различительных признаков, набор которых является наиболее универсальным средством описания семантики модели мира. Сюжет спора Правды и Кривды восходит к индоевропейской истокам. Мотив соперничества или состязания Правды и Кривды имеется в «Сказке о Правде и Кривде», найденной в египетс¬ких папирусах, принадлежащей эпохе Рамессидов (более 3000 лет назад), в позд¬ней египетской сказке (1 тыс. до н. э.), где воплощение зла Кривда ослепляет своего старшего брата - Правду, воплощающего добро. Аналогичный мотив со¬держится в древнерусской «Голубиной (или «Глубинной») книге»: “Это не два зверя собиралися,/ не два лютые собегалися:/ Это Правда с Кривдой соходилася,/ промежду собой они бились-дрались./ Кривда Правду одолеть хочет; Правда Кривду переспорила. Правда пошла на небеса./... А Кривда пошла у нас по всей земле» (цит. по: Мифы..., 1988). Со временем мотив спора Правды и Кривды становится распространенным литературным сюжетом. Питер Фарб приводит в своей монографии сказку об отправившихся вместе в путешествие Chief of Lies & Chief of Truth (Farb, 1993:31). У В.С.Высоцкого мы также встречаем персони¬фицированные образы «нежной», «легковерной», «чистой» Правды и «грубой», «коварной», «грязной» Лжи (Высоцкий, 536). С другой стороны, если приоткрыть завесы древности, то легко прослежи¬вается тенденция оправдания и одобрения различных хитростей и уловок, при¬водимых ко лжи. Огромный пласт культурного развития, через которое прошло все челове¬чество, представляет собой мифотворчество, являющееся древнейшей формой, своего рода символическим «языком», в терминах которого человек моделиро¬вал, классифицировал и интерпретировал мир, общество и самого себя. Пред¬ставления о мире, присущее определенной лингвокультурной общности сущест¬вует в виде транслируемых из поколения в поколение мифов, символов, этало¬нов и стереотипов поведения, а мифологическая картина мира позволяет познать логику архаического сознания, выявить прототипические представления о мире носителей данного языка, их житейский, культурный опыт, хранящийся на бес¬сознательном уровне. Даже беглый взгляд на «высшую мифологию» - мифологические сказания и поэмы о богах и героях, свидетельствует об одобрении интриг, уловок, хитро¬стях, обмане, лежащих в основе взаимоотношений богов. «Боги сами не пренеб¬регают ложью и обманом и обучают этому искусству людей. Эпические поэмы Гомера, хранящие всю эту ложь, представляют собой школу обмана» (Вайнрих, 1987: 81). В отличие от мифологического богатства греков мифологический пан¬теон славян до наших дней сохранил лишь немногие сведения о Верховных Бо¬гах, сокрушенных Христианством. Но народное (первоначально языческое) мировоззрение, растворившееся в Христианстве и создавшее уникальный сплав - Русское Православие, путем иносказания, кодирования, созвучного переимено¬вания донесло до наших дней в сказках сведения о «нижних» языческих божест¬вах. Сказки, как формы словесного творчества, близкие по жанру и времени воз¬никновения к мифу, наследуют традиции мифов в одобрении лжи. Так, в славянс¬ких народных сказках пользуется всяческим одобрением обман иванами всех мастей как различных бесов и чертей, так и Леших, Бабы-Яги, которые не¬когда были положительными божествами, оберегающими и охраняющими лю¬дей. Образ одного из троицы былинных богатырей Алеши Поповича контами¬нирует в себе противоречивые начала. «Иногда он хитрит и готов идти на обман даже своего названного брата Добрыни Никитича, посягает на его права, он ... излишне лукав и увертлив...» (Славянская мифология, 1995: 31). Библия с ее однозначно категорическим осуждением лжи и нравственно-этическим кодексом, сформулированном в заповедях и запретах, повествует о сознательной лжи в устах змея, немотивированность поведения которого дала повод впоследствии считать его воплощением «зла». Змей, зная правду, намеренно искажает содержание запрета, спрашивая Еву, действительно ли Бог не велел есть «ни от какого дерева в саду?» Список обманщиков может быть далее продолжен уже на земле. Это и Каин, обманув¬ший Бога, и царь Давид, и красавица Далила, обманувшая Самсона и т.д. Имя им - легион. Пословичный фонд русского и английского языков также далек от одно¬значно негативного восприятия лжи/обмана наивным сознанием, о чем свиде¬тельствуют хотя бы некоторые из обнаруженных нами пословиц: «Лучше ложь ко спасению, нежели правда к погибели», «Не будь лжи, не стало бы и правды», «Не всяку правду жене сказывай», «Не солгать, так и правды не сказать», «All truths are not to be told» и др. Здесь мы ограничимся констатацией неоднознач¬ного отношения к обсуждаемому феномену в русской и английской лингвокуль¬турах, но непременно еще вернемся к анализу паремиологического корпуса в дальнейшем ( см. 1.3. настоящей главы). Мечты величайших мыслителей об идеальной стране также не исключают ложь. Вспомним хотя бы Томаса Мора и его Утопию, жители которой, избегая войн и спасаясь от внешних угроз, прибегают к подкупу, интриге и лжи. По свидетельству Большой Энциклопедии, «ложь искусствами аллегоричес¬ки изображается в виде фигуры с маской на лице и лисицею, симво¬лом лжи, возле» [БЭ, 286]. Приписывание лисице таких качеств, как хитрость, лукавство имеет мифопоэтические истоки, оно свойственно для русской и англо¬язычной наивных картин мира, а значит, и будет иметь языковое выражение (см. раздел 2 настоящей главы). Такие составляющие культурного тезауруса носителей языка как христианство, мифология, этические ценности, наследование символов неиз¬бежно должны присутствовать в метафорической ткани паремий и фразеологи¬ческих единиц в качестве имплицитной информации. Представляя собой один из наиболее устойчивых элементов культурного континуума, «символ никогда не принадлежит какому-либо одному синхрон¬ному срезу культуры - он всегда пронзает этот срез по вертикали, приходя из прошлого и уходя в будущее» (Лотман, 1987:12). В самом общем виде суть сим¬вола представляется в виде некоторого содержания, которое служит планом вы¬ражения для культурно более ценного содержания. Как известно, символами могут становиться и исторические (литературные) персонажи. Барон Карл Фридрих Иеронимус фон Мюнхгаузен из нижнесаксонского дворянского рода - историческая личность, ставшая символи¬ческой фигурой изобретательного враля благодаря многочисленным рассказам о невероятных приключениях, которые обессмертили его как барона-лгуна (Бидерманн, 1996: 174). Сегодня имя Мюнхгаузен/Műnchausen используется для обозначения враля в русской и английской культурах. Интересными, на наш взгляд, являются ассоциативные представления об обмане, закрепленные в культурной традиции. Существует мнение, что совокуп¬ность вербальных ассоциаций слова можно рассматривать как его ассоциативное поле. Разновидностью последнего считается совокупность словесных реакций на данное слово, используемое в качестве стимула простого ассоциативного экспе¬римента. По свидетельству РАС ассоциативный эксперимент показал, что слово-стимул ‘обмануть’ вызывает реакции-ассоциаты: ‘плохо’, ‘подлость’, ‘предать’, ‘нельзя’ - ‘легко’, ‘раз плюнуть’, ‘можно’(Караулов, РАС, 1996), что свидетельст¬вует о наличии в ассоциативном поле «обмана» противоположно заряженных реакций. Обзор культурологического фона лжеодобрения был бы не полон без об¬ращения к ритуалам и обрядам. Необходимо упомянуть, что ритуал, предшест¬вовавший языку и во многом предопределявший его, по мнению М.М.Маковского, «был тем исходным локусом, где происходило становление языка как знаковой системы, в которой предполагается связь означаемого с оз¬начающим» (Маковский, 1996(б): 9). Вербально-ритуальное выражение многочисленных обрядовых комплексов на Руси зафиксировало и широко распространило в русской народной культуре ритуальный обман, совершаемый по традиции от поколения к поколению, как магический прием для защиты от болезней, нечистой силы и различных опасно¬стей. Роль защиты играл вербальный обман (сообщение неправды), поведенчес¬кий акт или сочетание обоих. Любопытным фактом является восточнославянс¬кое верование, приписывающее лжи положительное воздействие на процесс литья колоколов. В это время, как пишет С.М.Толстая, было принято распускать всякие невероятные слухи и вести, тогда звон колокола будет громким и разно¬сится так по округе, как расходится молва. «Поэтому, услышав какую-нибудь неправдоподобную новость говорили: ... «Ну, видно, где-то новый колокол от¬ливают» (Толстая, 1995: 112). Вербальный обман был также одним из способов отгона градовой тучи (Славянская мифология, 1995: 278). Необходимо принять во внимание, что всякое ритуальное поведение, вся¬кое символическое действие, замещение одного предмета другим содержит эле¬мент обмана. Ритуальный обман может быть проиллюстрирован также распуска¬нием слухов, небылиц, сообщением неправды, которые могли выполнять защит¬ную или продуцирующую функцию. Примером защитной функции лжи является распускание слухов о рождении девочки в семье, в которой в действительности родился первый, долгожданный мальчик, с целью отвести от него неожиданную гибель. Рекомендации обмануть кого-нибудь, предпочтительнее самого священ¬ника, для благоприятного разведения домашней птицы у славян или рассказывание какой-нибудь неправды при окрашивании шерсти у сербов носят продуцирующее значение. Однако следует заметить, что ритуальный обман не может быть выделен в отдельный вид обманного действия не только потому, что представляет зачастую неразрывное единство вербального и акционального, но и в силу его предписанности и свершаемости по традиции, а следовательно ожи¬даемости и предсказуемости, в отличие от собственно обмана, совершаемого скрыто и тайно. Суммируем вышеизложенное. История человеческой цивилизации при пристальном рассмотрении оказывается «историей лжи и обмана, начинающейся с ранних стадий развития человеческого общества» (Щербатых, 1997). Правда и Ложь, переплетаясь в едином клубке, вплетаются в ткань человеческой жизни, будучи неотделимыми друг от друга. В сознании людей Правда и Ложь сосуще¬ствуют как две инкорпорирующие модели поведения, с одной стороны, непри¬миримо противоположные, с другой стороны, взаимодополняющие друг друга. Такие составляющие культурного тезауруса носителей языка как христиан¬ские, мифологические представления, этические ценности, унаследованные сим¬волы в качестве имплицитной информации неизбежно должны присутствовать в смысловой структуре паремий, фразеологических единиц, метафорах. Широкое распространение ритуального обмана в славянской культуре позволяет предположить и богатое наследие в русском языке лексики и фразео¬логии, обозначающих ложь и обман. Базовая аксиоматика национального сознания концентрируется в пластах паремических единиц, которые в широком смысле слова включают, помимо пословиц и поговорок, сказки, мифы, притчи. Семантическая амбивалентность понятий «ложь» и «обман» в культуре, которая возникла на основе интерпретации этническим сознанием огромного пласта мифологического творчества, передаваемого из поколение в поколение, неизбежно должна отразиться в фонде паремиологических единиц, к рассмотре¬нию которых мы намерены обратиться на следующем этапе нашего исследования.