К истории статистических методов в экономике.

Первые лекции по статистике приписываются немецкому профессору Герману Конрингу (1606–81), а сам термин «statistitcs» — его коллеге и соотечественнику Готтфриду Ахенваллю (1719–72). Правда, тогда «статистика», имея дело с нечисловыми фактами, пользовалась статистическими величинами лишь в порядке иллюстрации самих фактов — следовательно, не оперировала тем, что сейчас называется «статистическими методами». Толчок этой области дала маленькая группа английских ученых, вдохновленных и направляемых сэром Уильямом Петти (1623–87) — хирургом, математиком, инженером, членом парламента, чиновником и бизнесменом — в общем, селфмэйдменом во всех отношениях. Он предложил для этой дисциплины немецкий термин «Political Arithmetick» и определил ее следующим революционным способом: «Под Political Arithmetick мы подразумеваем искусство рассуждения с помощью чисел о вещах, относящихся к правительству… искусство само по себе, вне сомнения, очень древнее». Так или иначе, Петти был первым, кто дал этому искусству имя и стал оснащать его правилами и методами. Причем он не заимствовал их из других наук, а предложил изъясняться в полемике числами «взамен простого использования сравнительных и превосходных степеней». Идея прошла на ура. Сдержанность проявил лишь Адам Смит, ведь его «невидимая рука» концептуализирует именно множества взаимосвязанных вещей в экономике, которые не поддаются статистическому охвату. И в книге Смита «Богатство наций» статистика используется минимально. Впрочем, книга оперирует идеями «на низком уровне». Например, Смит не пользовался понятием спроса как функцией от цены; если он говорил, что в том или ином случае «спрос растет», то формулировку следовало понимать не в формально-математическом, а в интуитивно-бытовом смысле. Тем не менее, формализация кривых спроса и предложения возникла из попытки выяснить, что же такое спрос; экономисты пришли к известным диаграммам лишь после того, как статистически установили, что одна функция убывает, а другая возрастает. Тестирование гипотез Большая часть этих упражнений касалась измерений предложения труда и земли в сельскохозяйственном производстве. (Закон спроса, или закон Кинга, тоже был сначала открыт для рынка зерна, а потом подтвержден на других рынках.) Смит строил «терию трудовой стоимости», выбрав труд в качестве номинирующего продукта. За это многие — даже Риккардо — не совсем справедливо обвиняли его в непонимании разницы между стоимостью товара, которая определяется затраченным трудом, и той, за которую она покупается. С помощью современного нам статистического аппарата «теория трудовой стоимости» тестировалась и с учетом статистических отклонений. Но в те времена статистика не была столь формализована (колмогоровская аксиоматика теории вероятностей появилась лишь в XX веке). Провали «теория трудовой стоимости» статистические тесты раньше, чем она была заимствована Марксом, возможно, Маркс бы сыграл в истории скромную роль пессимистичного философа-теоретика — примерно как Мальтус. Но история не терпит сослагательного наклонения. Вычислимость и социализм Вместо «тестирования гипотез» в современном нам смысле (подстановка данных) теории соперничали на модельном уровне. То есть отбивая друг у друга аудиторию изяществом конструкций, красноречием и логикой сторонников. С появлением дифференциального исчисления одними из самых влиятельных стали количественные методы, не являющиеся численными, — то есть оперирование абстрактными математическими конструкциями, не наполненными реальным числовым содержанием. Именно таким способом были построены модели несовершенной конкуренции (Огюст Курно) — монополии и олигополии, а также совершенной конкуренции (Леон Вальрас). Вальрасианские построения всеобщего равновесия венчались Первой и Второй теоремой благосостояния. Одна гласила, что рынок «при совершенной конкуренции» приводит к одному из оптимальных распределений, а другая — что некоторой системой трансферов можно реализовать любое из этих оптимальных распределений на выбор. Несмотря на то что «совершенная конкуренция» и «оптимальное распределение» были в этих моделях весьма абстрактными и оторванными от реальности понятиями, никакая другая теория ранее не имела такого влияния. «Теории трудовой стоимости» пришлось потесниться. Злая шутка истории состояла в том, что Первая теорема трактовалась в пользу свободного рынка, а Вторая — в пользу социализма. Вообще говоря, вычислимость экономической политики ассоциировалась многими современниками с возможностью перераспределения. (Например, Вальрас симпатизировал национализации земли и многим другим социалистическим идеям.) И напротив, рыночная свобода многими из них логически связывалась с тем, что, по Аристотелю, трактовалось как Natural Law — собрание принципов, коему естественным путем учит само бытие. Отчасти поэтому многие экономисты встречали в штыки не только вальрасианские идеи, но и почти любую попытку использовать ту или иную вычислимость и измеримость. Взять, например, австрийскую школу1, чьи лидеры (например, Людвиг фон Мизес) отвергали любые попытки измерения покупательной способности денег. Мизес довел эту позицию до логического завершения. Здесь лучше всего процитировать «Основные течения современной экономической мысли» Б. Селигмена: «Обладая непреклонным характером и абсолютно уверенный в себе, он выступил в защиту последних останков laissez faire с упорством, которое настолько же восхитительно, насколько заслуживало лучшего применения. Мизес (...) непреклонно защищал подход к экономической теории с априорных позиций; указанный метод он определял как логическую систему, которая выводится из универсальных принципов, не поддающихся эмпирической проверке».